Уличные девки Вильно

Забастовка уличных девок Вильно

//А. Карпинович//

Автор перевода: Моисей Лемстер. Редакция: Яэль Боес, Инна Найдис

Вся эта каша заварилась у Берты Тугоухой. Она владела заведением на Я́тковой улице, и не было в нём девушки, с которой бы она не повздорила. Сказать по правде, Берта имела «чёрный рот», в котором никогда не переводились грубые слова. Вильно ещё не забыл, как она, эта Тугоухая, обливала грязью Тамару Высокую за то, что та, видите ли, оставила на несколько лишних минут лежать возле себя постоянного клиента – Ге́ршеле Носильщика. Берта прочитала Тамаре целую лекцию, сводившуюся к тому, что в заведении негоже ласкаться-ворковать, это дело требует строгого регламента: оплатил, начал, закончил и, – до свидания! Когда над дверью горит красный фонарь, зазывающе подмигивая своим светом, незачем тут нежничать с клиентом, будь он даже графом Потоцким!

Но мало этого, Берта Тугоухая не говорила, а орала во всю глотку, поскольку была уверена, что её не слышат. Вообще-то, она была вполне стоящая женщина, со стройной шеей и гладкими щеками, но её односторонняя глухота всё портила. Когда-то Берта, сама будучи «в деле», прохаживалась по Колейной улице, что рядом с вокзалом, размахивая дамской сумочкой, в знак свободной продажи личного времени. В те годы она имела другое прозвище, откровенно грубо характеризовавшее её род занятий и определенные таланты. Со временем Вильно короновал её иной кличкой, более приличной и интеллигентной, – Тугоухая, ибо Вильно, упаси бог, как не любил всякие неблагозвучные выражения.

Все прочие бандерши и содержатели притонов города, такие как Гирш Канарик, То́вша Ангел, Эсте́рка Очкарик и другие, считали, что все их беды от этого бертиного «неуёмного рыла», как они её называли. Тамара Высокая, после той истории с Гершеле, ушла от неё. Тогда Берта взяла к себе Зошку Узкоголовую. У Зошки имелись свои, преданные ей, клиенты, потому как она была кроткой голубкой, никогда лишнего слова не сказала, даже, если какой-то кобель, по-хамски, ленился снять обувь и пачкал её чистую простыню. Таким образом, у Берты Тугоухой всё крутилось, кипело, приносило хороший доход.

Однажды зашёл к Зошке, чтобы снять напряжение, нездешний еврей. И обнаружила она у этого неместного еврея причинный орган неместного размера. Скажем, ножка стула, в сравнении с этим его органом, выглядела как спичка! И бедная Зошка, виды видавшая, страшно испугалась. Она побоялась, что этот клиент своим «великаном» по-новому «переставит всю её мебель». И Зошка осмелилась сказать клиенту, что с ним не ляжет. Это, вообще, никак не было на неё похоже. Тогда еврей натянул штаны и покинул заведение, громко хлопнув дверью.

Берта побежала за ним с вопросом: «Что случилось?» На что еврей начал сыпать оскорблениями. Из его слов Берта поняла, что ей должно быть стыдно держать у себя такую лахудру, как эта Зошка, и что он идёт к Товше Ангелу на Софя́ники. Там уж его не забракуют и встретят, как царя.

Берта была разгневана, распалена и, конечно, открыла на Зошку свой рот. И та, заплаканная, назвала причину, по которой отказала клиенту. Тогда Берта разошлась не на шутку в своем стиле:

– У меня здесь длину не мерят! В заведении линейки не предусмотрены!..

При этом она ещё добавила пару слов о самой Зошке, о том, что её, Зошкина, мама стеснялась широко раздвинуть ноги во время родов, ибо на ногах были прыщики, и поэтому она, Зошка, родилась узкоголовой…

Как известно, все, кто зарабатывает на хлеб насущный, путём протягивания рук к чужому добру или зазывным подмигиванием на уличных перекрёстках, насильники и разбойники, – не терпят дурных слов о своих мамах и готовы таких оскорбителей «унести в двух пакетах»[1].

Берта Тугоухая попала Зошке прямо в сердце, она затронула честь её матери! И так же, как Тамара Высокая, несколькими месяцами раннее, Зошка побросала своё немногочисленное шмотьё в деревянный чемоданчик, с которым она когда-то уехала из родительского дома, и ушла искать себе новый адрес.

* * *

Зошка Узкоголовая бродила несколько долгих дней, со своим чемоданчиком, по Софяникам, улице возле речки Виле́йки, кишевшей притонами, пока нашла там небольшую конуру, в самом конце, прямо у старого рыбного рынка. Больших благ для себя она не ожидала, поскольку это заведение было расположено вдалеке от уличного фонаря, но другого выбора не было. Берта Тугоухая наговорила всем, что она, Зошка, стала слишком привередливой в выборе клиентов: этого – хочу, а того – нет. Никто из бандерш и сутенёров не соглашался пускать её на порог. Другие девушки с этой улицы, такие как Лэйка Чёрная и Толстая Юдаська, не могли спокойно смотреть на Зошкины мытарства и подбрасывали ей пару злотых, чтобы она продержалась какое-то время. Если бы не они, пришлось бы Зошке «положить зубы на полку», буквально голодать.

Ранними вечерами, ещё до того, как начинали бурлить Софяники, до того, как солдаты шестого Легионного полка выходили из казарм, расположенных неподалёку, на улице Пирамо́нт, что за большой рекой Ви́лия, чтобы насладиться платными ласками, девушки стояли у ворот и болтали. Сегодня они судачили о поганом рте Берты Тугоухой, которая ни с кем не считается, как будто, работающие на неё девушки, не люди, а последние уличные девки; точно, как поют в еврейском театре в постановке «Деньги, любовь и стыд»[33].

Важно отметить, что еврейские проститутки в Вильно посещали театр и были переполнены впечатлениями.

Вряд ли виленские уличные девки когда-нибудь доросли бы до забастовки, нет. Они уже проглотили не одну обиду от содержателей притонов и продолжили бы и далее тянуть лямку, довольствуясь недостойным низким заработком. Но бандерши и сутенёры решили повысить цену за койки, которые девицы снимали. Проститутка не имела никаких прав на съёмную комнату, она должна была платить сутенёру за каждого клиента, и точка. Это называлось оплатой за койку. Теперь, когда нужно было больше половины заработка отдавать хозяину квартиры, получалось, что они должны были урезать себя во всем, ибо матрас очень дорого обходился, ни на платье, ни на лишнюю ленту, ни на отправку пары злотых домой не оставалось.

Учитывая стечение обстоятельств, время для устрожения условий оказалось очень неудачным. Мало было оскорблений от Берты Тугоухой, да ещё и новые требования по оплате добавились! Даже для них, уличных проституток, покорно склонявших головы на всё, ради спокойной возможности обслужить за ночь четыре-пять солидных клиента и отложить в чемоданчик, что под кроватью, несколько заработанных злотых, – даже для них это уже было слишком.

Тогда-то и появился Сёмка Ка́ган и ещё сильнее раздул пламя. Сёмка Каган был журналистом и работал в еврейской газете «Вильнер тог». Он хорошо знал Лэйку Чёрную, потому что когда-то прятался у неё в комнате на Софяниках от полиции. Будучи человеком левых настроений, Сёмка мечтал привести в Вильно социальную революцию из Советского Союза. Поскольку такие стремления в Польше не приветствовались, то Сёмка был у полиции «на глазу», его искали, чтобы отправить в лагерь для политически неблагонадежных. И Сёмка переждал это тревожное время у Лэйки, которая притулила его к себе, да ещё, при этом, хорошо подкармливала.

У Сёмки всегда было множество проектов по отношению к «белым рабыням», как он называл продажных девиц в своих статьях. В частности, он планировал организовать их в профсоюз, как было заведено у всех. В Вильно был профсоюз врачей, профсоюз сапожников, профсоюз портных, так почему не быть профсоюзу проституток?

Когда из этого плана ничего не вышло, задумал Сёмка создать Школу любви, чтобы Лэйка Чёрная и Тамара Высокая там преподавали. Но и этому проекту не дано было осуществиться. Теперь, когда он узнал о притеснениях, связанных с повышением оплаты за койку и обидами, нанесёнными Бертой Тугоухой своими оскорбительными речами, Сёмка оживился. Он почувствовал, что настала возможность продемонстрировать всему Вильно силу социалистического объединения: пусть здесь услышат крик угнетённых масс!

* * *

В Бернарди́нском городском саду лето сверкало всеми красками. Коричневые зрелые каштаны блестели, как глаза у сытой коровы. Они висели на вековых деревьях среди зелёной листвы и, как будто бы, просили: «Сорвите нас до того, как мы упадём на землю! Сварите из нас чернила для написания любовных писем!»

Солнце, как начищенный медный таз, клонилось к западу, зажигая горизонт нежной краснотой, безуспешно сопротивляясь наступлению закатного часа.

Лето разлилось на белых крыльях лебединой пары, что неторопливо двигалась по водной глади паркового пруда.

Здесь Сёмка Каган собрал виленских проституток, чтобы убедить их в необходимости выйти на открытую борьбу с эксплуататорами – хозяевами притонов. Это место было девицам хорошо знакомо, потому что в летние ночи в Бернардинском саду можно было предоставлять свои услуги без оплаты за койку. Трава среди густых кустов была лучше самой мягкой постели.

Явку организовала Лэйка Чёрная. Об этом её попросил Сёмка, хотя он и считал себя защитником угнетённых в Вильно, не все были ему знакомы.

Девицы расселись на берегу, и Сёмка Каган, стоя напротив них, хорошо откашлявшись, стал держать речь:

– Жертвы мрачного капитализма! Вас имеют со всех сторон! Бандерши и сутенёры, эти проклятые эксплуататоры, используя ваше положение, кладут руку на ваш тяжёлый заработок! Они собираются повысить оплату за койко-место! Вы будете работать всю ночь для этих кровососов, таких как Товша Ангел или Хайка Грыжа! Восстаньте и скажите им своё пролетарское «нет»! Воспользуйтесь единственным оружием, которое осталось у рабочего человека! Это оружие – забастовка! Давайте объявим её уже здесь, в городском Бернардинском саду! Долой угнетателей! А с Бертой Тугоухой, которая не уважает пролетариат, будут особые счёты!

Некоторые «жертвы тёмного капитализма» лузгали семечки и шушукались о том, что если бы в этот вечер, прямо здесь, возле речки, им попался денежный клиент, то это спасло бы их от всех бед, включая и забастовку.

* * *

Как и все предыдущие идеи Сёмки Кагана, план о забастовке проституток, которая должна была взбудоражить весь город, тоже не удался. То тут, то там, какие-то девушки бунтовали, даже стояли в пикетах у нескольких заведений, главным образом, возле забора Берты Тугоухой, чтобы поломать ей бизнес, из-за её «чёрного рта». Однако Сёмка не принял во внимание, что притоны в Вильно есть не только на Софяниках. Какой-то тип открыл в пригороде Анто́коль[34] «весёлый дом» с тремя разбитными ши́ксами. В то время как еврейские девушки бастовали из-за повышения оплаты за койко-место, делясь друг с другом последним, чтобы продержаться, шиксы, и им подобные, как, например, те, что были у Мишки Красавчика на Гарба́рской улице, только смеялись и зарабатывали кучу денег.

Хотя Мишка Красавчик не пострадал от забастовки, он больше всех кричал и требовал прекращения этого позора. У него работала бывшая монашка. Будучи в хорошем настроении, Мишка рассказал, как один поп совратил её. Это, видимо, так распалило монашкин аппетит на мужчин, что она пошла в городской отдел здравоохранения, что на улице Жели́говского, и зарегистрировалась в качестве проститутки, получив чёрную книжку, узаконивавшую её деятельность, а потом исправно ходила каждую неделю на контроль, для проверки чистоты здоровья. Монашка эта принимала клиентов в шёлковых панталонах и в лифе с кистями, от чего мужское желание начинало стучать в самых узких местах, так что у Мишки на Гарбарской всегда было столпотворение самых видных людей города. А где столпотворение, там, известное дело, и деньги текут рекой.

Мишка Красавчик, как и Сёмка Каган, решил собрать, в свою очередь, хозяев притонов, чтобы поговорить с ними о выходе из создавшейся ситуации.

Мишкина фигура, среди содержателей заведений, имела вес. Во-первых, его дом был одним из самых уважаемых домов города. Во-вторых, он был «стреляный воробей», человек бывалый. Прежде чем открыть притон, он разъезжал в международных поездах, где, усыпляя пассажиров особой папироской, забирал их багаж. Он побывал во всех концах света, поэтому ему было о чём рассказать. Если бы кто-то другой попытался собрать всех глав развратного бизнеса на пару слов и рюмку водки, то его послали бы куда подальше. Но Мишке отказать не могли.

Вот и сидели бандерши и сутенёры тёплой компанией у Зэлика Благодетеля в пивной, а Мишка Красавчик вещал:

– Дальше так продолжаться не может! Коль бог послал нам этот чёрный заработок, позволяющий жить за счёт охотников перепихнуться за деньги, так давайте же вести гешефт тихо, чтобы нас не видели и не слышали. Нельзя доводить девок до забастовок! Пусть бастуют белошвейки! Наша бранжа любит тишину. Всё должно быть шито-крыто, солидно. Предлагаю перебить Сёмке Кагану ноги и лишить его доступа на Софяники, а вы уж не совсем обдирайте своих девиц.

Выслушав Мишку, запили его речь рюмками водки и, прежде чем взялись закусывать запечённой фаршированной кишкэ, на которую жена Зэлика была единственной специалисткой в Вильно, Товша Ангел, самый уважаемый сутенёр Софяников, взял слово:

– Мишка, хорошо тебе говорить, благодаря монашке, у тебя самые видные клиенты города. У нас же дела совсем плохи. Шестой легионный полк расформировали, солдат перевели ближе к Варшаве. За их счёт жила вся наша улица. Сейчас, когда клиентов стало мало, мы вынуждены стоять, высунув языки. Что нужно девке? Коробочка пудры, пара чулок, пара злотых для её альфонса. У нас же расход за расходом: целый дом с постельным бельём, побелка на Пейсах. Кроме того, иногда надо «подмазать» полицейского, чтобы он не писал своих протоколов, если, вдруг, начинает дебоширить какой-то пьяница, или просто избили клиента. Они хотят бастовать? Пусть бастуют! Ещё неделя, их запасы иссякнут, и они начнут ложиться как куры…

Мишка возразил:

– Доходы уменьшились не из-за солдат шестого полка, которые ушли дальше от Вильно. Доходы уменьшились, потому что вы не шагаете в ногу со временем! Сколько лет, как на Софяниках не горит по вечерам лишний фонарь? Хороший клиент не хочет идти туда из-за страха. В Амстердаме я видел, как проститутки сидят голыми в окнах, красотой наружу, и вяжут жакеты. Мужчина, идущий мимо, глядя на них начинает потеть от желания. Пора бы эту моду ввести и на Софяниках, и вы увидите, как весь город ринется туда толпой!..

* * *

Из всей этой затеи с забастовкой, девушки выиграли лишь одно: заработок после двенадцати ночи стал принадлежать полностью им. Бандерши и сутенёры пошли Мишке навстречу. Все были согласны, что Вильно не может себе позволить идти такими путями, которые приводят к скандалам и лишним разговорам там, где, чем тише, тем лучше. Однако Мишкин план обновить Софяники голой рекламой в окнах, сошёл с повестки дня. Для хозяев виленских заведений это было бы уже чересчур вульгарно.

Сёмка Каган не был доволен таким исходом. В нём кипела и бурлила революция. Он утешал «угнетённые элементы», как он называл Лэйку Чёрную и её подруг, что помощь подоспеет с Востока, где сияет солнце Сталинской конституции. Погибель на всех угнетателей и кровососов придёт оттуда, где женщины не торгуют своими телами за краюху хлеба, а честно трудятся, доя коров и крутя гайки.

Так оно и случилось. Сёмке Кагану не пришлось долго ждать избавления. Через три месяца после этой самой забастовки, в 1939 году советские танки загрохотали по мостовым Вильно. Новая власть всех освободила от капиталистического гнёта. Однако до того, чтобы виленские проститутки перешли на дойку коров и закручивание гаек, как предсказывал Сёмка, дело не дошло. Наоборот, сейчас они были заняты по горло, и, именно, в своей старой профессии. Новое советское начальство любило три вещи: первоклассную кожу на сапоги, часики и продажную любовь. Софяники ожили. Теперь там командовала Зошка Узкоголовая с многоопытными товарками, такими, как Толстая Юдаська и Фейга Венок. Бывшим хозяевам притонов тоже хватало, чтобы «облизать косточку».

Нет, не такими представлял себе Сёмка освободителей. И он был не единственным. Продавцы с улицы Завальной не понимали, почему поборники Сталинской конституции так всё расхватывают: от полинявших ночных рубашек до шпулек с нитками. Торговцы спрашивали друг у друга – это так выглядит Сёмкин рай? Самое лучшее, что привезла с собой новая власть, это песни, одна красивее другой.

Позже выяснилось, что было привезено ещё кое-что. Если бы не Зошка Узкоголовая, то все её подруги оказались бы в изоляторе венерической больницы, что на Са́вической улице. Зошка предупредила, чтобы они избегали солдат с прищуренными глазами, из далёкой Средней Азии, которые привезли с собой какой-то особенный триппер, со страшным зудом. Но, всё равно, изолятор этой больницы был переполнен. Попала туда и Мишкина монашка…

* * *

Прошло уже столько лет, но забастовка уличных девиц помнится до сих пор. Конечно, это не единственное, что запомнилось в Вильно: библиотека Страшу́на, Реальная гимназия с её учителями, еврейский театр. Обо всём об этом где-то уже было написано. Так пусть же останутся запечатлёнными на бумаге и в нашей памяти, эти заблудшие души, которые наравне со всеми евреями довоенного Вильно ушли в небытие, сгорев в пожаре Холокоста.

[1] Разобрать на части.

[33] «Деньги, любовь и стыд» («Либэ, гелт ун шандэ») – пьеса Изидора Золотаревского (1873 – 1946 гг.).

[34] Дворец Тышкевичей – памятник культуры. Находится в Паланге на улице Витауто № 17. Построен в конце XIX века для семейства Тышкевичей в неоренессансном стиле. С 1963 года во дворце находится музей янтаря.

©Любое использование либо копирование материалов или подборки материалов сайта допускается лишь с разрешения редакции сайта и только со ссылкой на источник: www.yiddishcenter.org