Кто же ты, чёрная Доба?

Мордехай Юшковский

Литературоведов всегда занимает вопрос: где в художественном произведении заканчивается истина, а где начинается вымысел? Ещё острее этот вопрос стоит при анализе мемуарной литературы. Ведь воспоми

нания любого автора проливают свет на его личность, на условия формирования его творческой натуры, на ту среду, в которойон рос и воспитывался.

Что касается единственного писателя, писавшего на идише, ставшего лауреатом Нобелевской премии по литературе (1978 г.), Ицхака Башевиса-Зингера, то его основополагающей мемуарной книгой является сборник «Майн татнс бейс-дин-штуб» (Религиозный суд моего отца). В этот сборник вошли шестьдесят рассказов, в которыхавтор повествует о своём детстве и юности, прошедших в доме номер 10 на улице Крохмальной в Варшаве.

Семья Зингер переехала туда в начале 1908-го года из местечка Радзимин. Их квартира служила не только местом, где жила семья, но и духовным центром этого бедного района, так как глава семьи реб Пинхос-Мендл был раввином и даяном (религиозным судьей). Этот район Варшавы изобиловал как еврейской беднотой, так и представителями уголовного мира. В дом Зингеров приходили жители всей округи, среди которых были ремесленники, мелкие торговцы, а также нищие, сумасшедшие, воры, сутенёры, торговцы краденым, приходили и уличные женщины, ибо вокруг было множество публичных домов. Все они шли за советом или с просьбой рассудить в каких-то проблемных ситуациях.

Реб Пинхос-Мендл творил суд согласно законам Галахи (совокупность еврейских правовых законов). В доме Зингеров справляли свадьбы, там же проводили бракоразводные процессы. Чаще всего приходили люди с житейскими проблемами. Ицхак рос в среде непростых человеческих отношений, дилемм и поиска их решений. Поэтому книга «Религиозный суд моего отца» изобилует описанием странных героев, нестандартных историй, нетривиальных человеческих поступков. Автор позволяет читателю окунуться в мир этих историй через призму своей собственной памяти и через свою личную морально-этическую оценку тех или иных описанных ситуаций.

Одной из самых захватывающих историй в книге является рассказ «Эйн хосн ун цвей калэс» (Один жених и две невесты). Согласно описанию, в один из дней пришли в дом Зингеров двое мужчин и две девушки. Один из четверых был пожилым сойфером (переписчик священных текстов). Этот сойфер слыл большим праведником. Преклонение перед Всевышним наложило отпечаток даже на его лицо, которое выглядело, будто старинный пергамент со священными письменами. Сойфер был вдовцом и очень бедным человеком. Его капота представляла собой лату на лате. С ним пришла дочь, некрасивая женщина лет сорока, очень бледная, которая выглядела расплывшейся, да еще к тому же была подслеповата. Отец мечтал хотя бы перед смертью выдать её замуж.

Как раз подвернулся еврей, которому на вид было около шестидесяти, разведённый. Он был одним из четверых, пришедших в дом семьи Зингер. Этот человек выглядел как ремесленник. Его одежда была в пятнах клея. Сойфер-праведник сделал всё согласно еврейской традиции, подписал с потенциальным женихом «тноим» (брачный контракт) и даже при всей своей бедности пообещал небольшое приданое.

Но оказалось, что у «жениха» уже была другая невеста… В ней-то всё и дело... Она также была одной из четверых, пришедших на суд к реб Пинхос-Мендлу. В рассказе не называются имена ни одного из героев, но приводится довольно детальное описание всех персонажей. Портрет «второй невесты» – самый краткий из четырёх: «Она была высокой, худой, чёрной как лопата». В дальнейшем автор называет её «ди шварце мойд» (чёрная девица). Мы узнаём и о ней кое-какую информацию: «Она работала у пекаря из дома номер 12 и часто стояла на улице с корзиной, продавала булочки. Ей тоже было около сорока. В округе считали, что она небольшого ума и относились к ней как к дурочке».

Описывая её речь, Башевис прибегает к своему особому авторскому приёму – он перестаёт писать на литературном нормативном идише и переходит на варшавский диалект. Это, естественно, невозможно передать ни в одном переводе, ни на один язык. Это одна из причин того, что, хотя Башевис-Зингер – один из самых переводимых писателей, любой перевод его произведений теряет очень много выразительности по сравнению с оригиналом. А прямая речь его персонажей, передаваемая на том диалекте, на котором они говорили, добавляет аутентичности и правдивости повествованию.

«Жених» в рассказе утверждает, что «чёрная девица» приставала к нему, приглашала его на кофе с булочкой, он ей рассказал, что у него уже есть невеста, но девица настаивала, и поэтому он также пообещал жениться и на ней…

Даян (судья) реб Пинхос-Мендл был вне себя от такого поведения и постановил, что поскольку дочь сойфера стала невестой раньше, то «чёрная девица» должна уступить, и если она понесла какие-то материальные затраты, то ей вернут всё до последней копейки. «Чёрная девица» ругалась, злилась, но уступила и ушла, хлопнув дверью, показывая тем самым, что её невозможно подкупить парой грошей.

В результате оказалось, что «жених» вовсе не разведён, и что у него есть жена и трое детей. Когда сойфер пришёл и рассказал это реб Пинхос-Мендлу, оба праведных еврея, будучи огорошенными этой новостью, со слезами на глазах стали сетовать на нынешний мир и на позорное поведение людей в нём, с болью взывая: «Вей, вей, это конец света… Мошиах (Мессия) должен уже прийти!»

Интересно, что в другом рассказе Башевиса мы встречаем ту же героиню. Достаточно сопоставить факты, приведённые в обоих рассказах, и становится понятно, что речь идёт об одной и той же «чёрной девице». Второй рассказ называется «Дер шпинозист» (Последователь Спинозы), он опубликован в июле 1944 года, когда Башевис уже жил в Нью-Йорке. В этом, втором рассказе, у «чёрной девицы» появляется имя. Её зовут «ди шварце Добэ» (чёрная Доба). Начало её описания здесь практически слово в слово совпадает с портретом, приведённым выше, в рассказе «Один жених и две невесты»: «Доба была высокой, худой, как перевернутая лопата». Но есть и более подробное продолжение, которое окончательно убеждает нас в том, что речь идёт об одной и той же героине: «Нос у неё был перебит. Над верхней губой пробивались усики. Разговаривала она охрипшим мужским голосом, носила мужскую обувь. Много лет чёрная Доба стояла в воротах с корзиной и продавала хлеб, булочки, бублики. Потом она разругалась с пекарем и торговала во дворе Януша треснувшими яйцами. Чёрная Доба была неглупой девицей, но с мужчинами ей не везло. Она два раза была невестой подмастерьев пекаря, но ей возвращали «тноим» (расторгали брачный контракт). Потом она практически договорилась о свадьбе с пожилым евреем, стекольщиком, который заверил, что он разведён, но оказалось, что у него была «жена-растяпа».

Важным фактом является то, что Башевис пишет этот рассказ в период Второй Мировой войны, когда уже известна печальная судьба польского еврейства, в частности судьба евреев его родной Варшавы. Очевидно, что в начале произведения он пытается восстановить и увековечить панорамную картину еврейской Варшавы начала века. Мы находим подробное описание Крохмальной улицы, её краски, запахи, полифонию звуков, состоящую из криков торговцев, рекламирующих свой товар, голоса кантора, репетирующего молитвы перед Рош а-шана (еврейский Новый год), песенки, несущейся из патефона в ночном кабаке… Автор перечисляет товары, которые продавали на местном рынке, рисует отдельными штрихами тамошние типажи: полицейского, воришек, блатных женщин, торговцев на рынке…

На фоне этой живописной картины Варшавы начала века мы знакомимся со вторым главным героем рассказа – доктором Нохумом Фишельзоном, который защитил докторат по философии в Швейцарии, знал множество языков, посвятил свою жизнь исследованию учения Спинозы. Доктор Фишельзон – человек в возрасте, со многими проблемами здоровья, одинокий, нелюдимый. Он жил в чердачной квартирке на улице Крохмальной. В округе его побаивались и сторонились, ибо считали его миссионером, так как он упорно говорил на немецком, а не на родном ему идише, и не ходил в синагогу, хотя происходил из раввинской семьи. Он же смотрел на всё, что его окружало, с чувством пренебрежения. Глядя из окна своей чердачной квартиры вниз, он видел лишь «маленьких людишек с мелкими глупыми заботами».

После защиты доктората в Швейцарии доктор Фишельзон задержался на некоторое время в Берлине, где он договорился о ежемесячной стипендии, которая будет ему пересылаться в Варшаву «Обществом по распространению просвещения среди восточно-европейских евреев». На эту стипендию он и существовал все годы. Его очень беспокоило, что уже пару месяцев денежный перевод из Берлина не поступал. Он каждый день ходил на почту, но напрасно. В описываемый день он снова пошёл на почту с последней надеждой на получение ожидаемых денег, так как у него даже не на что было купить себе самые необходимые продукты: овсянку, сушёные грибы и творог. Но придя на почту, Фишельзон узнаёт, что началась Первая Мировая война, немецкая армия движется в направлении Варшавы, объявлена мобилизация. В этой ситуации он решает, что лучшее решение на данный момент – лечь и умереть.

И именно тогда, когда доктор лежал в своей комнатушке в голодном обмороке, к нему пришла соседка по чердаку, чёрная Доба, с просьбой прочитать ей письмо от кузена из Америки, который одолжил у неё денег на поездку и уже пару лет обещает выслать шифскарту (билет на пароход в Америку). Сама Доба ни читать, ни писать не умела, поэтому она и решила зайти к «миссионеру» и попросить прочесть ей письмо. Но толкнув дверь, она увидела человека в агонии… В этой ситуации раскрывается внутренняя моральная красота этой женщины, которая контрастирует с её внешней непривлекательностью. Доба в буквальном смысле решает сделать мицву (благодеяние) и физически спасает ученого-философа, абсолютно неприспособленного к жизненным тяготам. Она решает в этот день не идти торговать, приносит воды, готовит ему овсянку, подаёт чай с сухарями, перестилает постель, помогает ему переодеться. От этого доктор Фишельзон почувствовал себя лучше, и, благодаря тщательному уходу, с каждым днём он всё больше набирался сил. Доба фактически вернула его к жизни, несколько раз в день заходила проведать, готовила, убирала.

Совершенно удивительным образом между этими двумя персонажами развивается глубокое душевное взаимопроникновение, хотя внешне между ними не может быть абсолютно ничего общего. Если доктор Фишельзон – интеллектуал, человек, повидавший многие страны и города, знающий языки, проводящий практически всё своё время в философских раздумьях о мироздании, космосе, планетах, вечных законах этого мира, то Доба – это женщина, которая вынесла на себе все возможные удары судьбы. Её жизненное пространство ограничено подвалом на Крохмальной 19, где она родилась в бедной семье и чердаком на Крохмальной 10, где она живёт. В возрасте десяти лет её отдали прислуживать торговцу краденым, который пытался её «перепродать», но ей удалось избежать «кривой дорожки». Её брат погиб во время уличных волнений, сестра умерла при родах, её обкрадывали, оговаривали, чтобы отвернуть от неё женихов.

Между этими двумя персонажами даже нет общего языка. Доктор говорит на немецком, а Доба отвечает ему на цветистом варшавском идише. Это двуязычие придаёт особый смак рассказу, который, конечно же, абсолютно теряется при переводе.

И между этими двумя людьми, которые представляют собой два разных мира, два не соприкасаемых жизненных пространства, завязывается диалог. Они проводят вечера в беседах, рассказывают друг другу о себе, говорят о вере и о Боге, проявляют заботу друг о друге. Доба была крайне тронута тем, что доктор Фишельзон расспрашивал о её жизни. Это, наверняка, был первый случай, когда кто-то выказал к ней искренний, неподдельный интерес. Доктор же, в свою очередь, слушал рассказ Добы и кивал головой, будто затруднялся поверить, что рядом с ним годами жила женщина, обойдённая судьбой, которой пришлось пройти все семь кругов ада. В конце концов эти двое решают пожениться…

В рассказе присутствует подробное описание свадьбы, которая проходит, по всей видимости, в доме семьи Зингер. Напрямую это в тексте не указано, но есть намёки на то. «Когда чёрная Доба в один из дней зашла к винкл-мойрэ-hороэ (местный духовный наставник), который жил в этом же дворе, и сказала, что доктор Фишельзон хочет на ней жениться, ребецн (жена раввина) подумала, что не иначе как девица тронулась умом…» Эта свадьба была настолько нестандартной, что пришло множество гостей, чтобы поглазеть на необычную пару. Пекарь, у которого Доба работала раньше, принёс в подарок мешок муки (вспомним, что действие происходит во время Первой Мировой войны, и в то время это был наиценнейший подарок). Его помощники принесли большое количество тортов и пирогов. Когда жених и невеста «вошли в бейс-дин-штуб» (религиозный суд – ещё один намёк на то, что свадьба проходила в доме Зингеров), раздался шепот среди гостей…»

Автор показывает нам чёрную Добу, которая в одночасье преобразилась, и всеобщую восторженную реакцию на это преображение: «Это была не та Доба. На ней была красная шляпа с широкими полями, увешанная вишнями, виноградом, сливами, белое шёлковое платье со шлейфом и золочённые туфли на высоких каблуках. На её худой шее красовалась цепочка, на пальцах кольца с камнями. Её лицо было покрыто вуалью. Она выглядела как богатая невеста, которая выходит замуж в «венской зале». У помощников пекаря даже дух перехватило, и они стали вздыхать».

Союз между двумя главными героями кажется всем окружающим чем-то совершенно лишённым здравого смысла, перечащим нормальной логике. Двое людей, между которыми нет и быть не может абсолютно ничего общего, создают семью, но это лишь поверхностный взгляд на ситуацию, за которым таятся глубокие морально-этические истины.

Простая безграмотная, совершенно одинокая, многократно обиженная судьбой женщина не ожесточила своё сердце, сумела в буквальном смысле спасти, выходить и вернуть к жизни образованного, но в то же время одинокого и больного пожилого человека. Фактически союз между ними стал целиком возможен благодаря доброму сердцу и широкой душе этой самой Добы. Мы вновь в этом случае возвращаемся к единству двух основополагающих столпов нашего существования – идишкайт и менчлехкайт – еврейских и универсальных, общечеловеческих моральных ценностей, что включает в себя заботу о ближнем, желание облегчить чью-то боль и страдания, братскую взаимопомощь – понятия, которые в современном прагматичном мире становятся, к сожалению, всё менее популярными.

Рассказ заканчивается тем, что после первой брачной ночи доктор Фишельзон подошёл к окну своей чердачной квартирки, взглянул на спящую Добу и обратился к Спинозе, учению которого он посвятил всю свою жизнь: «Борух Спиноза, прости меня, я стал старым дураком…» Это восклицание многозначительно, его можно интерпретировать по-разному, но, по нашему мнению, этот человек, который всю жизнь чурался реального мира, старался не входить в контакт с «маленькими людишками и их мелкими заботами», смотрел на них как в буквальном, так и в переносном смысле свысока, сумел открыть для себя на склоне лет простые человеческие добродетели: сострадание, готовность прийти на помощь ближнему – и всё это, благодаря той же Добе, которая вернула его к жизни.