Авром Суцкевер. Сопротивление злу поэзией

Светлана Пахомова

Авром Суцкевер (1913 – 2010) – модернистский идишский поэт из Вильно, на долю которого выпало множество страданий и не меньше таланта, чтобы отразить пережитое в своих стихах.

«Горький мед. Поэма жизни Аврома Суцкевера» - поэтическое киновысказывание об уникальной судьбе не только конкретного человека, но и языка – идиша. В 1947 году Суцкевер оказывается в Израиле, и вопреки предвзятости властей и читателей к основному инструменту его творчества он продолжает писать на идише как ни в чем не бывало. Режиссер Ури Барабаш, снявший «Горький мед», показывает нам поэта, который, где бы он ни оказывался - будь то Омск, Вильно или Тель-Авив - присваивал себе это пространство через рифму, а поэзию провозглашает высшей формой бытия.

Может показаться, что нет ничего более предсказуемого, чем биографический документальный фильм. Выдающаяся личность, свидетельства родственников, коллег, если они еще живы. Если нет, то можно обойтись заверениями экспертов в достоинствах и талантах героя. Закадровый голос будет драматично зачитывать фрагменты воспоминаний современников или страницы из дневников. Немного хроники, красивых современных кадров тех мест, где происходили основные события из жизни N. Отработанная даже не годами, а десятилетиями схема. Однако одна из переменных успеха никогда не может быть вычислена до конца: что вдохнет в этот идеальный алгоритм действий настоящую жизнь, чувства, страсть и, конечно, боль? «Горький мед. Поэма жизни Аврома Суцкевера» - произведение, преодолевающее банальности стандартного дока, не отказываясь при этом от всех его обязательных составляющих.

Израильский режиссер Ури Барабаш не ограничивается рассказом о жизни поэта или его месте в еврейской литературе. Он дает возможность зрителю услышать поэзию Суцкевера, на мгновение соприкоснуться с запредельным опытом автора. Поэтические тексты в фильме зачитывают эксперты по идишской литературе – от профессора Рут Вайс до литературоведа Дана Мирона, израильские актеры - Гила Альмагор и Керен Дрор, и, конечно, звучит сам Суцкевер (в записи). Идишские оригиналы и ивритские переводы, переложения стихов Суцкевера на музыку и даже графическое воплощение идиша, буквы которого временами заполняют собой кадр. Язык в фильме обретает плоть и кровь, становясь равнозначным героем повествования.

Над фильмом работала внучка поэта – израильская актриса театра и кино Хадас Кальдерон. Она, ее мать (старшая дочь Суцкевера Рина), а также его младшая дочь Мира появятся на экране и будут рассказывать о Суцкевере и его жене Фрейдке, с которой он сначала был в гетто, а потом попал к партизанам.

В фильме много хроники – довоенные кадры «Литовского Иерусалима», Вильно, наполненного толпами людей. Однако сегодняшний Вильнюс интересует Барабаша не меньше. Город в фильме не превращается в призрака, но продолжает жить, сохраняя память о том, что происходило на его улицах и в его домах.

Важное место занимают съемки Нюрнбергского процесса, на котором Суцкевер давал показания от Советского Союза об уничтожении евреев на оккупированных немцами территориях. Причем выступать пришлось на русском, хотя он очень хотел свидетельствовать на родном идише. Ему не разрешили, но он все равно это сделал. Не в Нюрнберге, а в своих стихах.

Фильм наполнен множеством фотографий, на которых один из самых красивых идишских поэтов ХХ века, Авром Суцкевер запечатлен в разные моменты своей бурной биографии. Вот он в поэтической группе «Юнг Вильно», куда вступил в самом конце 1920-х годов. Это была социально и политически активная организация, где оценили талант юного поэта, но бесконечно недоумевали по поводу его завороженности красотой и мудростью природы. Дело в том, что вскоре после рождения маленького Аврома семья Суцкеверов, спасаясь от Первой мировой войны, оказалась в Сибири. Этот детский опыт резко контрастировал с городским укладом Вильно, куда через два года после смерти отца вернулся Суцкевер с матерью, сестрой и братом. Острая восприимчивость поэзии Суцкевера к природным явлениям и стихиям, ее подчеркнутая аполитичность и замах на универсальность высказывания, с одной стороны, выделяли молодого поэта, а с другой - раздражали некоторых его коллег и читателей. Вместо клаустрофобического пространства штетла в стихах Суцкевера ощущался сибирский простор, вместо национальных задач и устремлений, широкий и чуть ли не космополитичный взгляд автора, в котором еврейское не противоречило, а существовало на равных с мировым.

Удачное начало литературной карьеры Суцкевера было прервано войной. Будучи в Виленском гетто, он чуть ли не каждый день писал стихи, превратив их в своеобразный аналог дневниковых записей. Ни до, ни после гетто Суцкевер не будет так тщательно датировать свои произведения.

В гетто Суцкевер попадает в так называемую «бумажную бригаду», участники которой каждый день ходят в библиотеку Вильнюсского университета, чтобы сортировать рукописи, книги и произведения искусства. Самое ценное будет отправлено в Германию, а остальное – в мусоросжигательные печи или переработку на бумажных фабриках. Историк Дэвид Фишман назвал это «Освенцимом еврейской культуры». Однако члены «бумажной бригады» решили сопротивляться полному исчезновению еврейского наследия. Они выносили из университета все, что только могли спрятать под одеждой или незаметно пронести в гетто. Суцкевер нашел возможность прятать часть материалов, не выходя за пределы Университета. Со временем у бригады образовалось девять больших тайников, большую часть из которых удалось идентифицировать после войны.

Суцкевер помогает бригаде до 1943 года, а в сентябре уходит с товарищами к партизанам всего за несколько дней до окончательного уничтожения гетто. Наверное, одна из самых ярких историй в «Горьком меде» связана с переходом Суцкевера через минное поле. Он доверился «внутреннему нигуну», поэтическому ритму, который помог преодолеть смертельную опасность. Можно сказать, что поэзия спасла Суцкевера дважды. Его поэма «Коль нидрей» попала в Советский Союз, к писателю Илье Эренбургу, который добился того, чтобы Суцкевер был в 1944 году переправлен в Москву, а потом обеспечил ему в 1946-м возможность выступить на Нюрнбергском процессе.

Но чем идишский поэт из Вильно заслужил такое внимание советской власти и литературной элиты? Во-первых, его поэзия запечатлевала субъективный опыт жертв, который оказался значим не только в художественном измерении, но и в сугубо юридическом - все на том же Нюрнбергском процессе. Эренбург, так значительно поучаствовавший в судьбе поэта, явно ощущал некую схожесть литературных и нравственных целей их творчества. Эренбург активно участвовал в подготовке «Черной книги» - сборника документов и личных свидетельств Холокоста на захваченных немцами территориях. Хотя составители «Черной книги» акцентировали внимание на подлинности свидетельств, тексты, включенные туда, проходили литературную обработку и цензурирование. В некотором роде «Черная книга» стала литературным свидетельством еврейской трагедии. Суцкевер же осуществлял поэтическое свидетельствование. В своих стихах он запечатлевал жизнь в гетто, безошибочно подбирая образы и сюжеты, которые могли передать читателям крупицы обыденности того ада, через который прошли евреи. Он стремился объединить искусство и свидетельство, чтобы первое не позволило раствориться второму.

Однако кончается фильм Барабаша воспоминанием Рут Вайс о том, как однажды в разговоре с Суцкевером она практически вывела того из себя тем, что спросила о причинах, заставлявших тех, кто уже сбежал из гетто, возвращаться туда снова. Этот неожиданный эмоциональный взрыв и проговорки Суцкевера демонстрируют нам, невозможность полной реконструкции его опыта и ограниченность любого свидетельства. Все, что нам остается - слова, рожденные из прошлого, из горя, из надежды, из типографских матриц и даже из пуль. Главное, чтобы нашлись те, кто смогли их прочитать.

© Любое использование либо копирование материалов или подборки материалов сайта допускается лишь с разрешения редакции сайта и только со ссылкой на источник: www.yiddishcenter.org